Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей [litres]
— Как они мило нас приняли, лучшего и желать нельзя. Что он тебе говорил?
— Все то же самое. Чтобы я для начала пустил в оборот твои деньги, а я этого не хочу.
— Я знаю, милый, ты беспокоишься обо мне. Но, по-моему, будет очень глупо, если мы не воспользуемся его советом.
— Не лежит у меня к этому душа, Мэри. А вдруг он ошибается? Ты же останешься ни с чем.
— Слушай, Итен, если ты этого не сделаешь, так и знай, я сама к нему пойду со своими деньгами. Вот увидишь!
— Дай мне подумать. Я ни во что не хочу впутывать тебя.
— И не надо. Ведь счет в банке у нас общий. Помнишь, что вышло на картах?
— О господи! Опять эти карты!
— Да! Я им верю.
— Если я потеряю твои деньги, ты же меня возненавидишь.
— Нет. Мое богатство в тебе. Так Марджи нагадала.
— То, что Марджи нагадала, так мне в голову запало, что, покуда буду жить, буду в памяти хранить.
— Оставь свои шуточки.
— Может, это и не шуточки. Как бы богатство не повредило тихим радостям нашей нескладной жизни.
— Не понимаю, каким образом небольшие деньги могут чему-то повредить. Я не говорю о больших деньгах, а так… Чтобы хватало.
Я молчал.
— Ну, Итен! Я сказал:
— О прекрасная принцесса! Не бывает так, чтобы денег хватало. Одно из двух: денег нет совсем или денег не хватает.
— Неправда.
— Нет, правда. Помнишь техасского миллиардера, который недавно умер? Он жил в гостиничном номере с одним чемоданчиком. Не оставил после себя ни завещания, ни наследников, но при жизни денег ему не хватало. Чем человек богаче, тем ему больше и больше нужно.
Она сказала ироническим тоном:
— Да, это, наверно, великий грех, но мне хочется купить новые занавески в гостиную и поставить котел побольше, так чтобы четыре человека могли принять ванну в один и тот же день, а я вдобавок — и вымыть посуду.
— Я не о твоих грехах сокрушаюсь, дурочка, а отмечаю факт, закон природы.
— Мало же в тебе уважения к человеческой природе.
— Не к человеческой, дорогая моя Мэри, а к природе вообще. Белки запасают орехов в десять раз больше, чем им потребуется. У хомяка брюхо того и гляди лопнет, а он все сует и сует за щеки, будто в мешок. А сколько умные пчелки съедают меда и сколько они, умницы, его выделывают?
Когда Мэри теряется, чувствуя себя сбитой с толку, она брызжет гневом, как спрут — чернильной жидкостью, и прячется в этом темном облаке.
— Противно слушать, — сказала она. — Хочется хоть немного порадоваться, так где там, разве ты дашь!
— Нет, родная, не радость меня страшит, а горечь неудовлетворенности, сумятица, чванство, зависть — все, что несут с собой деньги.
Бессознательно она, вероятно, боялась того же. Она так вся и ощетинилась; поискала, где у меня больное место, нашла и с вывертом всадила туда колючки слов:
— Вот, полюбуйтесь! Продавец из бакалейной лавки, ни гроша за душой, а разглагольствует о вреде богатства. Можно подумать, ты в любую минуту способен добыть кучу денег, стоит тебе только захотеть.
— И добуду.
— Каким образом?
— Вот в том-то и вся загвоздка.
— Ничего ты не можешь, а если бы мог, давно бы у тебя все было. Хвастовство — и больше ничего. Обычная твоя манера.
Желание причинить другому боль рождает в нас злобу. Лихорадка уже овладела мной. Свинские, исступленно яростные слова поднимались во мне, как яд. Я ненавидел угрюмой ненавистью.
Мэри сказала:
— Смотри! Вон, вон там! Видел?
— Где? Что?
— Вон, мелькнуло под деревом — и прямо к нам во двор.
— Кто мелькнул? Мэри! Ну, говори! Что ты там увидела?
Я почувствовал, как она улыбнулась в темноте уму непостижимой женской улыбкой. Это называют мудростью, но тут дело, пожалуй, не в мудрости, а в том даре всепонимания, при котором и мудрость не нужна.
— Ничего ты не видела.
— Нет, видела — ссору… но она убежала.
Я обнял ее и повернул назад.
— Давай обойдем квартал, прежде чем домой. Мы пошли туннелем ночи и больше ни о чем не говорили, да нам это и не требовалось.
Глава 8
В детстве я с наслаждением преследовал и убивал мелкую живность, когда только мог. Кролики, белки, мелкие пташки, а позднее дикие утки и гуси валились наземь окровавленными комочками из костей, шерстки и перьев. В этом было какое-то остервенелое самоутверждение без примеси злобы, ненависти или чувства вины. Война отбила у меня аппетит к смертоубийству; так ребенок, объевшийся сладким, отворачивается от еды. Ружейный выстрел уже не исторгал из моей груди вопля неистового счастья.
В эту первую весну к нам в сад повадилась пара кроликов. Больше всего им пришлись по вкусу красные гвоздики моей Мэри, и они начисто обгладывали их лепестки.
— Тебе придется покончить с ними, — сказала Мэри.
Я достал свою мелкокалиберную, всю жирную от смазки, нашел старые завалявшиеся патроны с дробью № 5, сел вечером на ступеньки заднего крыльца и, дождавшись, когда оба кролика оказались рядом, уложил их обоих с одного выстрела. Потом я похоронил пушистые останки под старой сиренью и почувствовал тоску где-то в желудке.
Я просто-напросто отвык от кровопролития. Привыкнуть человек может ко всему. К убийству, к ремеслу бальзамировщика и даже заплечных дел мастера. Привыкнешь — и дыба и клещи станут для тебя просто рабочим инструментом. Когда дети легли спать, я сказал:
— Пойду погуляю немного.
Еще несколько дней назад Мэри стала бы допытываться — куда, зачем? — а сейчас только спросила:
— Поздно вернешься?
— Нет, не поздно.
— Я ждать не буду, мне спать хочется, — сказала она. Став на некий путь, моя Мэри, видимо, ушла по этому пути дальше меня. А я все еще терзался из-за кроликов. Может быть, это вполне естественно, когда человек, уничтоживший что-то, старается что-то создать и тем самым восстановить в себе равновесие? Не это ли послужило для меня толчком?
Я ощупью пробрался в зловонную конуру, где жил Дэнни Тейлор. Рядом с его койкой горела на блюдечке свеча.
Дэнни был совсем плох — лицо изможденное, какое-то синее со свинцовым отливом. Меня чуть не стошнило — так дурно пахло в этой грязной комнате, где под грязным одеялом лежал давно не мывшийся человек. Глаза у него были открыты и тускло поблескивали. Я приготовился услышать горячечный бред. И меня потрясло, когда он заговорил внятно, голосом и тоном прежнего Дэнни Тейлора.
— Зачем ты пришел, Ит?
— Я хочу помочь тебе.
— Будто ты не знаешь, что это бесполезно.
— Ты совсем болен.
— Думаешь, я сам этого не знаю? Еще как знаю, лучше вас всех. — Он потянулся за койку и достал оттуда бутылку «Старого лесничего», на две трети пустую. — Хочешь?
— Нет, Дэнни. А ведь это виски из дорогих.
— У меня есть друзья.
— Кто тебе его поднес?
— Не твое дело, Ит. — Он хлебнул из горлышка и сдержал отрыжку, хотя это далось ему нелегко. Лицо у него сразу порозовело. Он засмеялся. — Мой друг завел со мной деловой разговор, но я его околпачил. Он только-только собирался начать, а я уже скис. Ему, видно, невдомек было, как мне мало надо. А ты тоже с деловым разговором, Ит? Тогда я быстренько напьюсь до бесчувствия.
— Дэнни, ты меня любишь? Веришь мне? Ну, хоть сколько-нибудь любишь?
— Конечно, люблю, но если уж говорить начистоту, так я пьянчуга, а пьянчуги больше всего любят виски.
— Если я достану тебе денег, ты будешь лечиться?
Больше всего меня испугало то, как быстро он пришел в себя, стал держаться свободно, просто — по-прежнему.
— Я мог бы сказать да, Итен. Но ты не знаешь, какой они народ, эти пьяницы. Деньги я возьму и пропью.
— Ну а если я внесу их прямо в лечебницу?
— Тебе же объясняют. Отправлюсь я туда с самыми благими намерениями, а через несколько дней сбегу. На пьяниц полагаться нельзя, Ит. Никак ты этого не поймешь! Я и соглашусь и сделаю, как надо, а потом все равно сбегу.
— Дэнни, неужели тебе не хотелось бы избавиться от этого?
— Да кажется, нет. И ты, конечно, знаешь, чего мне хотелось бы. — Он снова поднес бутылку ко рту, и меня снова поразила быстрота действия алкоголя. Мало того что он превратился в прежнего Дэнни, его восприятие, все его чувства так обострились, такая в них была ясность, что он читал у меня в мыслях. — Не обольщайся, — сказал он. — Это не надолго. Алкоголь сначала взбадривает, а потом действует угнетающе. Надеюсь, ты уйдешь и второй стадии не увидишь. Сейчас мне не верится, что так все и будет. Пока ты на взводе, ты в это не веришь. — И тут его глаза, влажные, блестящие при свете свечи, посмотрели мне в душу. — Итен, — сказал он. — Ты предлагаешь заплатить за меня в лечебнице. У тебя же нет таких денег, Итен.
— Достану. Мэри получила наследство после брата.
— И эти деньги ты дашь мне?
— Да.
